А.Николаевская: В издательстве "Художественная литература" выходит в свет роман писателя и философа, жуира и острослова, всеобщего любимца студентов и женщин (независимо от географической точки, в которой проявляются его таланты) Нодара Джина. Я могла бы долго, восторженно - и всё-таки с риском стать нудной - рассказывать о том, как мы до его отъезда в Штаты восторгались его блестящими эссе: футурология, социология и пр. "новые философские" науки были так модны тогда! Сейчас он неожиданно, во всяком случае, для многих из нас, вынырнул - совсем новый и всё-таки поразительно тот же. Лучше всего об этом, я думаю, скажет его монолог о самом себе:

Нодар Джин: Я родился в Грузии, а потому мне долго пришлось дисциплинировать собственный мозг, воспринимая его как второй по важности человеческий орган. Поначалу помогали мне в том дед-раввин и отец-прокурор (тоже "юрист"), позже помогали более знаменитые соплеменники (Маркс) и земляки (Сталин). Окончательно отвадила меня от отечества и любомудрия научная работа в Институте философии Академии наук, и в 1980 году я эмигрировал в Штаты, где стал пробовать себя в областях, отвергающих абстрактное мышление: в фотографии, кино и радиожурналистике.
 
А.Николаевская: Отмщение за измену философии не заставило себя долго ждать: "Голос Америки" воскресил в его памяти голоса отечества. Единолично предпринятое им восстание против засилья на "голосе" местного агитпропа и бездарщины, выказавших себя даже в использовании "концертов по заявкам слушателей" для трансляции шпионских сигналов, было решительно подавлено "блюстителями дисциплины". После слушаний в федеральном суде США дела о посягательстве американского правительственного учреждения на свободу слова советского эмигранта центристский журнал "The New Republic" публикует статью "Гражданин Джин", напоминая читателю о герое классического фильма "Гражданин Кейн", прославленном в Америке поборнике честности в журналистике. Эта тяжба ещё не закончена, но главным итогом ухода из сферы абстрактного мышления в мир конкретных наблюдений явилась для Нодара Джина обобщающая мысль: хамство универсально, как водород.
        Возрождение интереса к философии увенчалось присуждением ему Рокфеллеровской премии по гуманитарным наукам и возвращением к профессорской работе в университетах (где он читает лекции о сравнительной природе абстрактного и визуального мышления). В 1990 году в качестве гостящего в Москве профессора он преподаёт в Российском государственном гуманитарном университете сравнительную историю религий. В последнее время Нодар Джин на полпути между Америкой и Москвой - в Лондоне, где, как он считает, ему наконец-то удалось найти для себя ту единственную форму деятельности, в которое реальное уживается с отвлечённым наиболее естественным образом, - художественную прозу.
        "История моего самоубийства" уже в рукописи вызвала восторженные отклики, в частности, Иосифа Бродского. После многих лет эмиграции герой-рассказчик летит из Америки в родную Грузию на борту этакого "корабля дураков", напичканного такими же (знакомыми ему и незнакомыми) "безумцами", как он сам, - людьми, которые своими поступками, словами и переживаниями лишь оттеняют смехотворную абсурдность бытия. Роман полон экскурсов в минувшее и ещё не наступившее. Он состоит из ста остроумных, парадоксальных, а порой и, мягко говоря, пикантных сюжетов, по автору - картин. Одну из них мы и предлагаем сегодня вниманию читателей "Литературной газеты".
        Само время - прошлое, будущее или сиюминутное - является для рассказчика лишь формой преодоления пространства - любой действительности, которая настолько скучна, что делать ничего иного, как жить, не остаётся: "Люди живут из скуки; а что ещё делать при скуке, как не жить?!"
        Сейчас Нодар Джин читает лекции по философии, работает на Би-би-си, фотографирует и пишет два романа: один - о популярном американском писателе, наслаждающемся созданием и умерщвлением персонажей, а другой - о финальной драме Иосифа Джугашвили, о том, как расставался с жизнью этот отчаянный идеалист, испытывавший муки при "исправлении" действительности. "Главное же, чем я занимаюсь, - я живу", - говорит Нодар.

Нодар Джин: Многие жалуются, что раньше было лучше, ибо поневоле приходилось меньше думать о плоти и больше - о духе. Я не согласен уже потому, что если думаешь поневоле, то, о чём бы ни думал, до спасительного не додумаешься. А если до спасительного не додумаешься, то и думать незачем! Впрочем, доводя эту мысль до возможного конца, следует признать, что дойти до спасительного через мысль невозможно, можно только через жизнь, хотя - и в этом вся горечь иронии, - стоит приблизиться к этому заветному порогу, ты для жизни уже не пригоден.
        Не согласен я с нытиками и потому, что, как мне кажется, сейчас тут, в России, вопреки частым утверждениям, более "романтическая" обстановка: ведь социализм основан на принципе, что любая игра в лучшем случае заканчивается вничью, тогда как капитализм зиждится на шансе - пусть и неприличном - выиграть. Беда в том, что у капитализма тут так же мало сходства с лицом истинно мудрого человека, как было мало его у советского социализма. Правда, не только тут, - везде. И - во все эпохи, которые сменяют друг друга исключительно благодаря алчности и отличаются друг от друга не объёмом производства добра, а способом его присвоения. 
        Объём добра в мире (в том числе материального добра), так же, как глубина человеческой мудрости, не меняется, - если под мудростью понимать сострадание к человеку, который единственный изо всего живого знает, чем жизнь закончится. Хотя... Думая о происходящих тут переменах и задаваясь вопросом "Чем же всё закончится", я вспоминаю слова одного из "проходных" персонажей моего романа, Иисуса Христа: "Нашли ли начало, что ищете конец?! Блажен, кто определит место своё в начале, ибо он увидит и конец, и не будет ему кончины во веки веков!"